13 ноября с Симфоническим оркестром филармонии под управлением дирижера Игоря Мокерова выступил лауреат международных конкурсов, солист Московской филармонии Андрей Гугнин (фортепиано). Это событие стало настоящим прорывом, нарушившим двухнедельное молчание культурной жизни нашего города. Да и сами тольяттинцы с неизменным вниманием и заинтересованностью встречают каждый приезд этого прославленного музыканта. О музыке Рахманинова, грядущем проекте «Скрябин-150» и соревновании с самим собой артист поделилися в интервью.
Андрей, могли бы вы рассказать о Третьем фортепианном концерте Рахманинова?
Это один из моих первых больших концертов, которые я играл с оркестром (в 2008 году). Я люблю его с самого детства. Думаю, для каждого пианиста исполнить Третий концерт – это праздник! Этим концертом можно просто любоваться издали, как картиной. С другой стороны, при любом приближении в нем открываются новые подголоски и неочевидные, на первый взгляд, связи. Богатая фактура Третьего концерта, на самом деле, очень удобная. В ней много интересных деталей, все очень глубоко продумано и находится на своем месте. При этом Третий концерт может понять каждый. Именно поэтому, мне кажется, он пользуется такой популярностью.
Однако сейчас я все больше убеждаюсь, что говорить о музыке можно лишь с позиции музыкального анализа или не говорить вовсе. Чем больше ей занимаешься, тем больше погружаешься в совершенно другой мир, где нет смысла выражать что-то с помощью слов. Попытка поместить этот мир в какую-то словесную структуру неизбежно обедняет музыку и отдаляет нас от неё. Поэтому, мне кажется, пусть каждый сам откроет для себя смысл Третьего концерта и решит, о чем он. Ведь сама по себе музыка не является каким-то абсолютом и непреложной истиной. Она рождается лишь в тот момент, когда исполнитель ее играет, а слушатель – воспринимает. Поэтому у каждого правда, как говорится, будет своя.
Рахманинову было 36 лет, когда написал Третий фортепианный концерт. Сейчас вы ненамного моложе его. Что вы чувствуете по этому поводу?
Да, я об этом задумывался. Действительно, с возрастом начинаешь проводить некоторые параллели между своей жизнью и тем, чего добились другие. Отчасти ты даже можешь поставить себя на место другого человека в те же годы: ведь объективно есть что-то общее у людей одного возраста. Здесь и проявляется разница между вами. По сути, она заключается в количестве приобретенного опыта. Поэтому меня поражает гениальность Рахманинова! Ведь сколько бы лет ни прошло – ты все равно не напишешь такой концерт! А он в свои 36 уже успел о стольком сказать! Такой гениальностью, кстати, обладали Прокофьев и Скрябин.
Здесь уместно упомянуть о вашем участии в проекте «Скрябин-150», который пройдет на телеканале «Россия-Культура» в январе 2022 года. Какие произведения вы на нем исполняете?
Это замечательный проект, и я очень рад принять в нем участие. Сольную часть программы мы поделили с Андреем Коробейниковым. Он известный скрябинист, и в его репертуаре очень много произведений этого композитора. Я же играл Скрябина меньше, поэтому выбор у меня, можно сказать, был несколько ограничен. Мы решили, что я исполню произведения раннего Скрябина: Вторую сонату, Фантазию, несколько Прелюдий (соч. 11 и соч. 16), Три пьесы (соч. 45) и пару Этюдов (соч. 8). Эти сочинения мы записали в зале синхрофазотрона института ядерных исследований в Дубне. Таков был замысел художественного руководителя этого проекта, Игоря Ветрова, чтобы съемки, во-первых, проходили в интересных местах, а, во-вторых, имели бы что-то общее с идеями самого Скрябина. В каком-то отношении современная физика действительно пересекается с попытками композитора преодолеть материю и выйти за пределы привычного нам осязаемого мира.
Для воплощения же любви Скрябина к философии и мистицизму продюсеры выбрали павильон «Космос» на ВДНХ, где вместе с Российским национальным оркестром под управлением Александра Сладковского я записал Фортепианный концерт. Это произведение мне всегда очень нравилось. Странно, почему его так редко играют. Ведь это очень красивая музыка, написанная ещё очень молодым Скрябиным! В ней много романтической устремленности и характерной скрябинской изысканности. По правде говоря, до этого я не исполнял этот Концерт. Однако, несмотря на сжатые сроки, я выполнил эту работу с большим удовольствием и в целом доволен результатом.
Как вы думаете, почему Скрябин написал только один Фортепианный концерт?
Может быть, потому что в этом весьма консервативном жанре ему просто могло быть тесно. Ведь скрябинский музыкальный язык развивался с неимоверной скоростью. Даже если бы Скрябин вернулся к фортепианному концерту, он все равно бы радикально его переосмыслил. Возьмем, например, его «Прометея». Фактически, это тоже симфоническое произведение с роялем. Наверно, следующие произведения были бы выполнены в том же духе. В конечном счете, Скрябин ушёл из жизни очень рано. Мне кажется, что он еще, может быть, и написал бы фортепианные концерты. Однако мы их так и не узнаем, как не узнаем другую музыку, которую он мог бы нам оставить, если бы прожил хотя бы 60–70 лет.
Тем не менее Рахманинов критиковал позднего Скрябина. Кто, по-вашему, оказался прав?
Всё, что делал Скрябин, на мой взгляд, было невероятно убедительно. Нельзя сказать, что это были некие умозрительные эксперименты. Например, его цветомузыка даже без использования цвета просто поражает! Поражает и его смелость нарушить устои классической системы, обогатить ее новыми связями и сопоставлениями. Этот прорыв близок любому человеку, который пытается выйти за пределы каких-то устоявшихся структур, преодолеть их косность.
Все-таки Рахманинов сочинял в рамках национальной, уже сложившейся традиции. Однако если всегда придерживаться какой-то структуры, то неизбежно столкнешься со стагнацией. Поэтому перемены очень важны! Да, они могут быть провальными. Но они встряхивают, меняют угол зрения. Потом ты можешь вернуться к тому, что было прежде, но у тебя уже появится какая-то новая почва. Поэтому я всегда приветствую попытки сделать что-то новое, как, например, в авангардной музыке. Я не могу сказать, что мне нравится, например, Булез. Я в принципе его не люблю. Но я понимаю важность его открытий. Поэтому я думаю, что Скрябин, конечно, был прав. С другой стороны, во времена Рахманинова сложно было сделать какие-то окончательные выводы, да и по своему складу Рахманинов, скорее всего, был консерватором.
Между Рахманиновым, Скрябиным и вами, условно говоря, можно провести некоторые параллели. Вы воспитанники Московской консерватории, ваша жизнь связана с пианистической деятельностью и концертной жизнью столицы. Ощущаете ли вы эту связь?
На самом деле, я как-то не задумывался о генеалогической стороне исполнительства. Формально я, конечно, понимаю, что есть традиция, наследуемая через педагогическую линию. В моем случае, это Горностаева – Нейгауз – Блуменфельд. Однако я всегда был больше сосредоточен на текущем моменте: какие у меня задачи, проблемы и как их решить. Если же я черпаю эти решения из прошлого, то, наверно, делаю это не задумываясь.
Москва сейчас, как и в то время – это большой эклектичный город. В ней очень насыщенная жизнь, где на единицу времени приходится огромное количество музыкальных и художественных событий. Я наблюдал, как сильно она изменилась за время моей жизни: появились просветительские программы, лекции, – раньше такого не было. Прежде образ классической музыки напоминал некое застывшее в янтаре насекомое, которое никуда не денется, и все им там любуются. На самом же деле, музыка, написанная в XVIII–XIX веке, продолжает развиваться и быть актуальной.
После многочисленных побед на престижных конкурсах не появилась ли у вас мысль: «Ну вот, все сбылось»?
Участие в конкурсах и победа на них были для меня не целью, а лишь инструментом для достижения определенного статуса, когда ты можешь давать концерты и играть ту музыку, которую хочется. Это была лишь формальная составляющая, благодаря которой осуществилась моя внутренняя цель, более глобальная. Можно даже сказать, что это не цель, а мой путь.
Для меня важно, чтобы я всегда ощущал внутреннее развитие и открывал для себя что-то новое. Это могут быть даже чисто музыкантские, пианистические приемы, через которые я чувствую себя более свободным. Но если в какой-то момент я почувствую, что наступил некий кризис и я не знаю, как дальше развиваться, то это будет очень печально. Никакая карьера, отличный концертный зал и гонорары мне не помогут. Потому что самое главное – это твое внутреннее состояние, твои ощущения и удовлетворение от того, как, например, ты занимаешься или как, допустим, получилось сыграть какую-то фразу. Почувствовал ли ты, что куда-то «попал», то есть нашел для себя что-то новое даже в привычных произведениях, и они вдруг открылись для тебя с совершенно новой, неожиданной стороны. Эти моменты очень важны. Они стимулируют к дальнейшей работе.
Есть ли у вас чувство соревнования с интерпретациями, которые ныне признаны гениальными?
Здесь нет соревновательности, потому что однозначного способа и пути интерпретации не существует. Если бы он был, тогда можно было бы сравнивать, кто прошел по этому пути дальше и более совершенно выполнил эту задачу, а кто – нет. Но у всех задачи разные. В конце концов, играя, ты выражаешь самого себя. Сравнение с кем-то здесь совершенно бессмысленно. Ты такой, какой есть, и из этого ты пытаешься выжать максимум. С годами ты начинаешь понимать какие-то свои особенности, изучаешь и оттачиваешь свой язык. Как это ни назови, но у тебя где-то там на подкорках уже есть некая картина идеального тебя. Немного размытая, конечно. И ты пытаешься к ней приблизиться. Не к тому, что делали другие, – это бессмысленно, невозможно.
Соревнование с самим собой может быть абсолютно столь же мучительно, как и состязание с другим человеком. Но мне кажется, это более объективный путь. Он не отрицает важности знакомства с интерпретациями великих. Например, я восхищаюсь Плетневым. Меня поражает его искусство, я его фанат. Но я, конечно, понимаю, что это совершенно не мое. Я даже и не пытаюсь так же сыграть. Однако сила художественного высказывания другого музыканта может тебя обогатить, послужить как бы удобрением и потом выразиться в чем-то совершенно другом.
Вопрос от наших слушателей: «Гилельс или Рихтер»?
Скорее, Гилельс. Он мне кажется более теплым и человечным. У него понятнее эмоции, они более живые, и им больше сопереживаешь. Рихтер играет объективнее и несколько отстраненно. Это может завораживать, восхищать, но это не рождает эмпатии. Поэтому просто по-человечески, по-музыкантски мне ближе Гилельс.
Вопрос от коллеги-пианиста: «Как преодолеть кризис после выпуска из Московской консерватории»?
Да, есть такое! (смеется) Помню, что в какой-то момент я осознал: «Надо что-то менять, если я хочу продолжать быть исполнителем, пианистом, и содержать себя. Для концертной деятельности мне необходимо больше заниматься и вообще относиться к этому более серьезно». Не то чтобы раньше у меня было некоторое легкомыслие. Просто когда учишься и родители тебя содержат, ты особо не задумываешься над тем, что тебе надо будет как-то прокормиться.
Я начал серьезнее работать, больше подавать на какие-то конкурсы, и вообще стал более серьезно к ним готовиться. До этого у меня были случаи, когда я приезжал на конкурс с недоученными произведениями. Так, конечно, делать нельзя. На конкурсы надо приезжать максимально готовым. А дальше уже как пойдет. Мне повезло закрепиться и играть концерты, но я знаю коллег, прекрасных музыкантов, которые страдают от того, что не имеют возможности выступать. Зачастую им приходится преподавать. Конечно, я против преподавания ничего не имею. Я считаю, что в определенных количествах это даже может быть очень полезно. Но у некоторых музыкантов преподавание занимает практически все их время. Получается замкнутый круг: 1) у тебя нет времени заниматься, 2) качество падает, 3) выходишь из формы, 4) беда с концертами. Но таков довольно жестокий мир классической музыки.
Какого-то универсального совета, как справиться с этим кризисом, я не могу дать. Но я точно знаю, что надо приложить максимальное количество усилий, работать и заниматься. Даже если ничего не получится, ты хотя бы будешь знать, что сделал все возможное и не будешь потом сожалеть. Потому что самое неприятное – жалеть себя. Это подтачивает человека, разрушает его психическое здоровье. А оно очень важно. Особенно в наше время.
Спасибо за интервью!
Беседовала музыковед Валерия Лосевичева,
Тольятти, 12 ноября 2021 года.
